Созвездие Чаши - Страница 13

Только увидев знакомые лица, на которых и любопытство было, и насмешка, и сочувствие, немного пришел в себя.

— Долго ты шел, — сказал Эниф.

— Сколько? — выдохнул, радуясь, что голос вроде не очень дрожит.

— Полтора часа. Там, на экране, счетчик… больше двух часов не держат, спускают «краба». Разве что большая группа идет.

И прибавил завистливо:

— Эх, повезло. Тебе сплошь иллюзии подсовывали, легко отделался! Такой доброй Чаша бывает нечасто. — И прибавил чуть осуждающе: — Только смотри, не больно-то расслабляйся. А то подумаешь — мол, ерунда какая, легко пройду…

— Ты жив! — кинулась ему на шею Риша, когда остальные расступились, любопытство удовлетворив. Прямо так и кинулась, обняла. Дрожит вся. Неловко стало — при всех, будто жена мужа из боя встречает. А было-то… ну, в целом, не так уж страшно. Зря пугали.

— Ладно тебе, — сказал грубовато, и отстранился. Но подмигнул Рише — порядок!

Жить тут оказалось вполне себе можно. Распорядок нехитрый — в общем, какого хочешь, такого и придерживаешься, но за долгое время выработался определенный. Альхели быстро подстроился. Подъем примерно в одно время, душ, еда, потом болтовня разная, потом тренажеры. Ну, так и летит время до вечера. Раз в сутки можно было поболтать со служителями, которые еду привозили — спускались разные, то разговорчивые, то не очень. Три дня прошло — особо скучать не приходилось.

Вполне себе приятным житье оказалось.

Только Мирах распоряжался Ришей, как собственностью — нет, он не гонял ее на «подай-принеси», но постоянно подчеркивал — это моё. Притягивал к себе, когда вздумается, да еще фразочки выдавал, вроде «поучись у Миры, она-то умеет»… понятно, о чем. Девчонка молчала, и глаза ее каждый раз наливались слезами — она отворачивалась, и порой даже улыбаться пыталась, глядя при этом в пол.

Альхели видел, что происходит, но изнывал от бессилья. Рядом постоянно пасся кто-то здоровый… Альхели пока не мог драться с ними. Но, в очередной раз увидев поспешно идущую сторонкой Ришу, кинулся к ней:

— Ты плакала?

— Нет, — поспешно сказала она, отводя красные глаза.

— Ты… эта сволочь… ты же лучше всех! — не выдержал он, и рванулся напрямую к Мираху, который только что вышел из своего «логова» и стоял, щурясь на солнце, словно голодный кот.

— …!!! — выкрикнул Альхели, набрасываясь на него. Мирах видел, как тот несется, но то ли не ожидал, что новичок посмеет в самом деле напасть, то ли реакция его после полученного удовольствия была замедленной. Альхели кулаком въехал ему в лицо, разбив бровь. Больше ни одного его удара не достигло цели — а сам он вскорости валялся под ногами сразу нескольких, и все еще пытался подняться, готовый убить любого — если сумеет. Подростки накинулись на него, как голодные звереныши на добычу, и Альхели, пытаясь из подступающей черноты достать хоть кого-то, слышал крик Мираха, который разгонял не в меру ретивых помощников.

«Я все равно тебя пришибу», — подумал Альхели, и провалился в ничто.

Раньше, чем толком пришел в сознание, он почувствовал холодное у себя на лбу и веках. Попытался поднять руку и скинуть это — но тело отозвалось неподъемной болью. Его стон услышал кто-то, находящийся рядом — мокрая тряпка была поспешно снята с лица. Альхели открыл глаза. Подле него сидел маленький Наос и улыбался застенчивой, заискивающей полуулыбкой.

— Вот ты и очнулся, — радостно сказал он. Альхели поморщился. В голове работали пьяные прессовальные машины… пьяные — потому что они все время промахивались. И гудели.

— Мирах…

— А что он? Бровь ты ему разбил. А чего полез-то? — скороговоркой зачастил Наос. — Он драться умеет не хуже Регора, даже лучше, тот неповоротливый.

— Ты… доктор нашелся, — не сдержал стона, — А сам-то — тоже кинулся бить?

— Не… Ты еще всем чужой, а полез. Зачем сунулся?

— Надо было…

— Зря. Они могут и сами сцепиться, если что, а когда кто-то со стороны лезет… Но ничего, сойдешься. Чаша здорово всех меняет…

Он погрустнел немного, спросил:

— Нравится тебе тут?

— Ну ты даешь, — рассмеялся Сверчок, несмотря на боль. — Валяюсь с разбитой рожей — а он спрашивает… Но, в общем, не знаю пока. Мне особо идти некуда.

— А я домой хочу, — сказал Наос. — У меня родителей не было, только бабка. Она вредная была, но ничего. Сейчас думаю — совсем ничего. Все свечки жгла и крестом вышивала, красиво. Книги старинные собирала. Говорила — не воруй. А мне то пожрать чего особенного хотелось, то просто чего-нибудь яркого… Может, меня за это и наказали, забрали сюда. А что, у всех есть, а у меня нету? — задумался.

Альхели было очень больно, очень горько, и он с радостью оборвал бы эти неуместные излияния. Но плохо двигалась челюсть, и немного неловко было — все же о нем позаботился этот малыш… А Наос мечтательно продолжал:

— У нас занавески на окне были, знаешь, такие, с бабочками. Старые. Я все говорил — сними ты, блин, эту рухлядь… А бабка бесилась, будто какое сокровище…

— Тебе сколько, скажи пожалуйста? — от боли в голове Альхели стал чрезвычайно вежливым. То есть хотел съязвить, но не получалось, как-то само собой сбивался на тон благовоспитанного пай-мальчика.

— Двенадцать было, когда привезли — меня единственного взяли так рано, — добавил с гордостью. — Сейчас тринадцать, наверное. Я тут четвертый месяц примерно.

— У вас, как в каменном веке, да? Или настолько все счастливы, что и часов не наблюдаете? — блин, до чего же мерзко… голову оторвать бы да положить рядом. И губа саднит — ладно хоть зубы целы.